Ушел из жизни Владислав Ардзинба. И хоть в последнее время мы знали о его продолжительной  болезни, это известие оглушило всех... болью.

Впервые я познакомился  с ним в селе Бомбора близ г. Гудаута,  в котором находилось знаменитое Кистрикское  городище эпохи неолита. Я работал в Причерноморской экспедиции при Абхазском институте языка, литературы и истории им. Гулиа уже второй год, параллельно заканчивая университет. В конце августа 1978 г,  возвращаясь с полевой экспедиции с высокогорного села Псху, в своей палатке я обнаружил, что там кто-то пристроился жить. Я поднял шум, думая, что ее оккупировал кто-то из наших приезжих землекопов-студентов, и вдруг увидел двоих молодых людей. Один из них,  постарше, светлый, с искрящимися глазами, другой с огромной пышной кудрявой шевелюрой. Они поздоровались на хорошем абхазском, что меня удивило. Представились. Это были Владислав Григорьевич Ардзинба с молодым лингвистом Вячеславом Чирикба. Так зародилась наша дружба. В тот  год В.Ардзинба впервые приехал к нам в археологическую  экспедицию. В ту пору он уже работал в Институте  Востоковедения АН СССР. Впоследствии каждый год он неизменно приезжал к нам в экспедицию и весь отпуск проводил на раскопках. В тот первый год он работал в моем отряде и буквально на второй день обнаружил впускное погребение эпохи ранней античности с сердоликовыми глазчатыми бусами и золотыми браслетами в виде трехцветных лепестков. Это была достаточно уникальная находка на Кистрикском городище, где в основном находки составляли скучные микролитические орудия из кремня, зернотерок, обломков керамики и рогатых керамических столбиков для выпаривания соли. Удачлив, решили сразу мы. Свою удачливость он подтвердил на следующий же год, когда поехал работать на раскопки Отхарских дольменов. Там им была обнаружена уникальная статуэтка палелолитической Венеры.

Вскоре я поехал учиться в Москву. Это был конец 70-х начало 80-х годов, период, обозначенный нами  временем образовательного бума абхазкой молодежи. В то время около 30 аспирантов училось в одной только системе АН СССР.  В основном мы жили в общежитии на ул. Островитянова. Все эти годы он очень внимательно следил за нашими успехами, помогал, направлял наши первые научно-изыскательские исследования в академическое русло. Он любил с нами общаться, и хотя между нами и им разница в возрасте составляла приблизительно 10 лет, он часто проводил с нами много своего свободного времени. Многие из тех, на кого он незаметно оказал свое духовное и научное влияние, впоследствии стали министрами, депутатами, великолепными учеными и дипломатами, и очень многие из них стали героями Отечественной войны в Абхазии 1992-93 гг.

Как-то я понес ему на рецензию свою рукопись статьи, которая предполагалась к изданию в академическом журнале. Нервничал. Первый опыт. Он читал. Сопел немного, как мне показалось слегка недовольно. Иной раз поднимал брови сурово. Это у него получалось очень рельефно, порой выдавая внутреннее недовольство. Я напрягся. Думаю,  щас как даст в дыхало! Сразу пошли мысли, типа, вообще брошу всю эту науку. Посмотрел на меня. Взгляд смягчился. Улыбнулся,  и сказал: «Великолепно!».  Я внимательно смотрел на него и пытался уловить иронические интонации. Не обнаружив их, наивно предположил, что и впрямь великолепно все мною изложено. Остался весьма довольным. Поняв, что я немного расслабился, он тут же лукаво добавил: «Старик, надо бы тут внести несколько правок, ты не будешь возражать? Может быть я смог бы?». «Разумеется, - ответил я, - почему бы и нет, если есть что редактировать!» -  не без довольного ехидства парировал я. Вечером, возвратившись в общагу, я пытался сравнить оригинал текста и вариант, которой он «слегка» подправил и который значительно отличался от оригинала, и понял, насколько он был великодушен, оценивая мой первый научный опыт.

Потом я, да и все мы увидели, что научный кругозор его был чрезвычайно богат, и стали понимать, насколько глубоко он разбирается в темах, которые были весьма далеки от того периода,  которым занимался сам непосредственно. Это нас потрясало, но знаете, совершенно не угнетало, что бывает иной раз, когда встречаешься с человеком неординарных возможностей. Он нас любил. И верил в нас. Мы всегда с восторгом следили за полетами его фонтанирующих идей, и поражались тому, как легко они ему давались. На высоком профессиональном уровне он охватывал все периоды человеческой  истории на территории Абхазии. А это практически все периоды с раннего палеолита по настоящее время. Свои консультации в последующем он, совершенно лишенный жадности ученого, раздаривал многим из нас, занимавшихся практически всеми спектрами и периодами в области абхазоведения. И везде эти консультации были глубокими и на академическом  уровне. И всегда таили в себе новизну взглядов и необычных идей относительно устоявшихся представлений в науке. Меня всегда изумляло то, как он спокойно мог критически переосмысливать научные аксиомы, которые из незыблемых для нас истин становились уже всего лишь гипотезами. Именно эта смелость  в суждениях, безграничная, начиненная волей креативность, стали  основой его сущности в дальнейшем как политического деятеля, и сделали его неоспоримым авторитетом: лидером и вождем Абхазии.  

Владислав Ардзинба ушел из жизни 4 марта. В день, который у абхазов ассоциировался со Свободой и Независимостью. Именно в этот день была провозглашена Советская Абхазия, равная среди других республик. Весь абхазский народ с этим днем связывал обретение своего утерянного государственного статуса после огромных потрясений, после потери независимости, после махаджиртсва, после долгого периода, когда на абхазский народ от имени царского самодержавия была наложена печать «виновного населения». В период революционных преобразований прошлого века абхазы успели на себе ощутить в дополнение ко всему геноцид грузинского меньшевистского правительства. 4 марта  1921 г.  после огромных испытаний, выпавших на долю абхазского народа, провозглашается  Абхазская ССР. И, несмотря на то, что статус Абхазии впоследствии понизили, этот мартовский день воспринимался абхазами как день обретения или восстановления государственности и надежды на возможность получения в дальнейшем реальной независимости. Этот день всегда торжественно отмечался в Абхазии. Но в Москве, где многие из нас учились и работали, в этот день мы любили собираться, праздновать его в кругу находившейся на тот период там абхазской диаспоры. Советскость происхождения праздника была нами забыта еще во времена расцвета Союза. Для нас этот день был днем консолидации народа. Днем, когда мы вместе, сообща, еще раз напоминали друг другу, что все мы из одного народа, и что главная цель, судьба нас ожидает в будущем. И главное наше предназначение  помочь своей стране обрести реальную свободу и независимость.

Какое смысловое совпадение! Он ушел из жизни именно в тот день, который связан у абхазского народа с идеями о своем собственном государстве. И именно он воплотил в реальность эту идею. Он привел свой народ к Победе, Свободе и обретению подлинной Независимости.

Будучи еще депутатом последнего советского съезда народных депутатов, Владислав Григорьевич был в первых рядах тех политиков, которые сумели поднять свой голос среди громкого большинства и сделать его услышанным: об исторической несправедливости  в отношении судеб малых народов, о равном праве малых и больших, сильных и слабых. На мой взгляд, он был наиболее харизматичным депутатом уходящего Союза. Его голос стал символом борьбы за независимость и отстаивания своих прав обездоленных, в силу различных причин, народов отмирающей державы. Именно поэтому он стал знаковой фигурой для многих народов бывшего СССР. Такого уровня человека, отстаивающего права и свободы малочисленных народов, пожалуй, уже нет.  

Он был один из немногих лидеров в ряду руководителей государств, сформировавшихся из обломков огромной советской империи, который имел непререкаемый политический авторитет у своего народа, избрание которого было единственным, наиболее реальным и осознанным выбором. Легитимным. Что уже являлось редкостью на том разломе ценностей, в котором формировались новые государства из бывшего советского содружества. Для всех нас свобода, независимость и суверенитет ассоциировались именно с его именем, и стали неразделимыми.

Он обладал тонким чувством юмора. Он был душой компании. Сам великолепно танцевал, и очень бурно аплодировал, когда видел молодежь, танцующую народные танцы во время различных мероприятий. А как обострялся его слух, когда вдруг мы начинали петь абхазские песни! Как он сразу хватался за ручку, если кто-то вдруг вспоминал какие-то случаи, связанные с прошлым его рода, с селом, мифами и легендами, которые, разумеется, были частыми темами для разговоров ностальгирующих по родине студентов.

Он был очень искренним. Он увлекался людьми, которые выделялись своими неординарными способностями. И всегда шел навстречу к их будущим взлетам. Даже если порой он испытывал разочарование, которое с трудом и болью переносил, он, тем не менее,  не мог укротить свою страсть к людям интересным, подающим надежды  как будущие политики, ученые, деятели искусства.

Он увлекался различными идеями, которые могли привнести нечто новое в изучении истории Абхазии, интересовался всем,  что имело к этому отношение. Именно поэтому, он достаточно молодым, в эпоху, когда зрелый возраст для  возможного руководителя наступал по общепринятым правилам далеко поле 50-летнего рубежа, стал директором большого научного института, бывшего главным кровеносным сосудом и источником силы в борьбе за независимость абхазов.

Он был великолепным ученым. Один из немногих историков в мире, который мог в подлиннике читать древние хеттские первоисточники. В 1985 г. я решил поехать в Тбилиси на защиту его докторской диссертации. Я вернулся оттуда гордый и окрыленный,  наблюдая как он блестяще и с достоинством защитил докторскую диссертацию в грузинской столице, где формировались и варились тогда самые безумные идеи по поводу невероятного происхождения абхазов. В этом воспоминании о нем я даже не хочу их напоминать. Я тогда не мог понять, почему именно там решил он утвердить  свое право на звание ученой степени доктора исторических наук. Теперь понимаю: потому что именно там было сложнее всего выдержать это испытание. Я видел в глазах ученых, сидящих в зале, восхищение и досаду, и видел как виртуозно, с напором и обаянием он реагировал и отвечал на многие вопросы, которые вышли далеко за рамки его докторской диссертации.  

Он был, пожалуй, единственный из президентов стран, сформировавшихся в постсоветском пространстве,  с таким  высоким уровнем образованности и эрудированности.

Он был реформатор. Харизматичный. Сильный. Волевой. Он один из немногих политиков, который начал свою идею и завершил ее. Завершитель. Он мог ее обозреть. Он вселил в нас уверенность в том, что мы заслуживаем иной участи, нежели нам предлагает современная история: мы народ, исторически имеющий право на свободу, самоопределение и независимость. Он поднял уровень нашей национальной идентичности на такою высоту, на которую уже никто, никогда не сможет посягать.